Людмила Ивановна Боровкова, 82 года
"Каждый год, 25 декабря, ставлю на подоконник свечу"

Людмила Ивановна родилась накануне войны в Ленинграде. Её семья хлебнула горя сполна, пережив гибель мужчин на фронте, детские смерти, многолетний голод и скитания. Спустя десятилетия Людмила Ивановна написала книгу "Моё блокадное детство".
Отец Люды — Люси, как её звали в семье — был военном моряком и незадолго до войны перевёз семью в Кронштадт. В 1941-м, как и сослуживцы, Иван Здор посадил жену и детей на катер и отправил назад в Питер. Вместе со старшими сёстрами и племянниками Люсина мама поселилась в квартире бабушки на Васильевском острове.
"В ту ночь, когда началась война, к папе пришли два матроса, они пошептались у дверей, и папа быстро собрался, взял тревожный чемоданчик, подошёл к маме, поцеловал её, посмотрел на нас с братиком и, ничего не сказав маме, ушёл с матросами в гавань. О войне мама узнала из репродуктора на улице, когда вышла утром с нами гулять, а до этого мама думала, что это очередная учебная тревога".
Из книги "Моё блокадное детство"
Мужчины ушли на фронт, женщин отправили рыть окопы. Когда сверху начинали сыпаться бомбы, женщины бросались на дно траншей, прикрывая головы руками, а потом вновь брались за лопаты.
"Когда немецкая армия подошла к Ленинграду, ушёл на фронт даже мой дядя Саша, мамин брат, несмотря на то, что у него была бронь, он носил очки с толстыми линзами. Его не отпускали с завода, на котором он работал, но он настоял на своём. <...> Через полгода бабушка получила известие о его смерти".
Из книги "Моё блокадное детство"
Ленинград бомбили. Соседи по подъезду, где жила семья Люси, по очереди дежурили на крыше. "Мама рассказывала, как было страшно подниматься наверх во время налёта. Зажигательные бомбы брали большими щипцами, засыпали песком, окунали в воду и сбрасывали вниз эти зажигалки. Бог миловал, наш дом жив остался", — вспоминает Людмила Ивановна.
"Во время первых налётов разбомбили самые большие продовольственные склады — Бабаевские. Все продукты сгорели, по улице тёк сахар пополам с грязью, и некоторые люди собирали его в вёдра. После такой беды резко уменьшили норму хлеба. Это была вынужденная мера.Все работающие получали 250 граммов хлеба, неработающие — 125 граммов. Люди стали слабеть, медленно ходили, часто останавливались, чтобы отдохнуть. В конце 1941 года появились на улицах первые умершие. Мама моя рассказывала, как она ходила за водой на Неву и увидела, что по дороге впереди неё идёт человек. Потом его как-то стало клонить в сторону, и он сел прямо на снег. Когда мама подошла к нему, он уже был мёртвый".
Из книги "Моё блокадное детство"
В 1942 году от голода умерли двухлетний брат Люси Олег и только что родившаяся сестрёнка. Мать сама была едва жива, и хоронить девочку на Смоленское кладбище, расположенное неподалёку, отправились тётя Клава с тётей Олей. Малышку положили в бабушкину соломенную кошёлку и закопали рядом с братиком.
"Однажды мама получила хлеб в магазине, как обычно, на всю семью, вышла из магазина, и у неё выхватил хлеб какой-то мужчина и побежал. <...> Этого мужчину поймали и стали бить его и отнимать хлеб, а он не отбивается от побоев, а быстро ест хлеб, и когда хлеб у него отняли, там осталось совсем немного.

"Помню, как мы сидели за столом, у нас были одинаковые тарелочки, и бабушка нам разливала из большой зелёной кастрюли мутную водичку. Она называла это супом и просила, чтобы мы кушали не спеша, давала ещё по маленькому кусочку хлеба".
Из книги "Моё блокадное детство"
Когда в 1943-м первый раз прорвали блокаду, построили дорогу и пустили поезд с продуктами и медикаментами, семья уехала из Ленинграда в эвакуацию, но до Новосибирска женщины и дети не доехали: в пути мама заболела тифом. Они успели добраться только до Вологды, где маму положили в больницу. Из больницы её выпустили через месяц с лишним — худую, измождённую и лысую.
"...мы ехали долго в товарных вагонах, и у нас долго не было бани. Уже было тепло, начало лета. Люди стали чесаться, буквально все завшивели, на стоянках все выходили из вагонов, взбирались на насыпь и искали друг у друга в головах вшей. <...> Один раз рядом с мамой на насыпи присела женщина, слегка подняла подол своей юбки, отвернула чулок и стала давить вшей и гнид, которые щёлкали у неё под ногтями. Она <...> сказала маме: "Милая, можете мне поверить, это жена капитана второго ранга занимается этим безобразием"...".
Из книги "Моё блокадное детство"
Они так не уехали дальше Вологодской области. Отставших от поезда ленинградцев отправили в одну из деревень, где дали половину большого, крепкого дом. Его хозяев когда-то раскулачили и сослали на север. Почти полкомнаты занимала русская печь и полати, на которых любили играть дети. Женщины работали в колхозе.

Людмила Ивановна вспоминает, как однажды в их деревню приехал цыганский табор. Деревенские с перепугу позакрывали ставни и калитки.
"А мы пролетарии, у нас нечего было воровать, и мама с тётей Клавой пустили их в дом. Женщины там были и дети, из мужчин — один старик, бородатый, представительный. Весь скарб они притащили, даже гитару и скрипку привезли. Дети побежали к нам на полати, а взрослые принялись разгружать мешки. На длинный стол стали выкладывать сало, яйца огурцы. Мы этого давно не видели, сидим с Симкой, вытаращив глаза. Сварили картошку в чугунках, за стол сели, наши мамы рассказали о своих мытарствах, а они — о своём. Цыган сказал что-то молодой, стройной, красивой девушке с косами ниже талии. Она встала и запела, ухватившись за полати и раскачиваясь. Голос у неё был красивый. До самой смерти буду помнить — так она хорошо пела".
Из книги "Моё блокадное детство"
В январе 1944-го они получили извещение о гибели отца. Он умер 25 декабря. На фронте Иван Здор, раненый в ноги, долго пролежал на снегу и получил двустороннее воспаление лёгких. Вдову, получившую похоронку, еле откачала сестра Клава. "Мы проплакали всю ночь. Маму освободили от работы, и она целый день пролежала дома. Теперь, как 25 декабря, я на подоконник ставлю свечку…", — говорит Людмила Ивановна.


В конце января они засобирались в освобождённый Ленинград, но смогли добраться только до Вологды, Там женщинам и детям велели ждать и поселили в бараке, по самую крышу вросшем в землю. Мать с тётей устроились на работу в полевую механическую прачечную, сокращённо — ПМП, где стирали бельё и одежду для фронтовиков.
"С нами заниматься было некому, и мы с сестрой были предоставлены самим себе, как могли, так и проводили время. Однажды на корм лошадям привезли на барже протухшую капусту, она стояла на берегу в больших бочках. Время было холодное, и капуста была со льдом. Мы с Симой решили попробовать эту капусту и поели. Мне ничего не было, а Сима заболела, её положили в больницу и так получилось, что мою сестрёночку не смогли спасти врачи, она умерла".
Из книги "Моё блокадное детство"
По воспоминаниям Людмилы Ивановны, Сима провела в больнице около месяца. Её отец-фронтовик писал главврачу, умолял спасти дочь.Когда девочки не стало, дядя Серёжа ушёл от тёти Клавы, и та, сама не своя от горя, уехала в Ленинград, а Люся с мамой остались в Вологде.
"У нас в бараке висела чёрная тарелка-радио, и как только освобождали очередной населённый пункт, у нас начинался концерт. Доставали гармошку, была и гитара, и балалайка. <...> всякие были песни — и старинные русские, и современные военных лет. <...> Меня просили, чтобы я сплясала, а меня долго просить не надо, я выходила на середину, из кармашка доставала платочек — и пошла, приплясывая, по кругу, да ещё и вприсядку. Пройду круг и начинаю петь частушку: "На суку сидит ворона, кормит воронёночка, у какой-нибудь разини отобью милёночка", и опять пошла по кругу, а собравшиеся смеются, подбадривают. И я опять: "Лейтенанты, лейтенанты, лейтенанты модные, хлеб по бабам растащили, а бойцы голодные" — и опять по кругу плясать".
Из книги "Моё блокадное детство"
В этом же бараке они встретили Победу. Александра, мама Люси, плакала навзрыд...

Только в 1952 года Люся упросила маму и приехала в Ленинград. В бабушкиной квартире удивительным образом сохранился венецианский пейзаж в бронзовой раме, ваза с ангелами на ручках, часы в виде Исаакиевского собора, диванчик красного дерева с головой льва на спинке и такое же кресло. Паркет сожгли в блокаду, а мебель сберегли. Спустя годы всё отвезли в комиссионку, и на вырученные деньги родственники Люси сделали первый взнос на кооперативную квартиру.

К этому времени они уже перебрались в Калининград, где маме и её новому мужу — Люся звала его сначала просто "эй", а потом "дядя" — дали крошечный домик-будку в районе торгового порта.В этом домишке ноябрьской ночью родилась сестрёнка Татьяна. Мама стонала, ей помогала соседка, а девятилетняя Люся размазывала по щекам слёзы от жалости к матери и грела на кухне воду.

После семья получила жильё в разбитом немецком доме. В одной комнате — семья старшего лейтенанта дядя Петя, штурмовавшего Кёнигсберг, в другой, проходной — Люся с родными. Оконный проём заделали фанеркой, входную дверь нашли в соседних развалинах. Посреди комнаты стояла буржуйка, на ней пекли картошку. Мимо их дома едва ли каждый день шла на соседнее кладбище похоронная процессия. Под духовой оркестр в последний путь провожали фронтовиков, умерших от ранений и сердечных болезней...
|
На сайте "Мемориал" об Иване Алексеевиче Здоре содержится крайне скупая информация:

Фамилия: Здор
Имя: Иван
Отчество: Алексеевич
Последнее место службы: эл. мех. школа
Воинское звание: гл. старшина
Причина выбытия: умер от болезни
Дата выбытия: 29.12.1943
Госпиталь: ВМГ 2 КБФ
Текст: Анастасия Кондратьева, Александр Адерихин
Фото: Александр Подгорчук, Александр Матвеев
Видео: КлопсVideo Production
Вёрстка и дизайн: Александр Скачко
На главную