Всегда говори спасибо читателю за то, что пришел именно к тебе
Однажды в редакцию пришли две девочки лет, может быть, двенадцати и рассказали жуткую историю. На парковке у магазина «Вестер» дворники на протяжении всей зимы собирали в огромную кучу снег. За долгие холодные недели снег смерзся до каменной твердости, получился огромный ледник, и в то утро он обрушился, накрыв собой двоих маленьких котят. Котята живы, девочки слышали их мяукание, но сколько они проживут? Выхода из-под завала не было, а сама снежная гора была слишком тяжела, чтобы ее сдвинуть. Котята были обречены.
Железное правило - пришедшему в редакцию со своей жалобой читателю всегда надо говорить спасибо за то, что он пришел именно к нам, и обещать разобраться, даже если читатель говорит какие-то глупости и разбираться ты не планируешь. Я так делал много раз и этих девочек тоже поблагодарил и сказал им, что котят мы обязательно спасем. Девочки обрадовались и ушли, и я почему-то сразу понял, куда они ушли. Они придут к этой снежной горе, встанут возле того места, где слышно мяукание, и будут говорить котятам, чтоб те потерпели и что «Комсомолка» скоро их спасет. Я понял, что я не смогу спокойно жить, если обману этих девочек. Встал и поехал к «Вестеру».
Они действительно были там, и из-под ледяной глыбы кто-то действительно мяукал. Я попинал снежную гору - да, она была похожа на камень - и сказал, что сейчас вернусь. Пошел в магазин. В магазине меня долго футболили между сотрудниками, никто не хотел брать на себя ответственность за снежную гору. Кто-то посоветовал звонить в МЧС. Кто-то пообещал вызвать охрану, но не вызвал. Я понял, что в магазине спасения не найду. Вышел в соседний двор, потом в другой. В третьем дворе нашел двоих мужчин, мрачно скалывавших ломами с тротуара калининградскую гололедицу. «Парни, - сказал я им, - с меня пиво или чего вы там хотите, но мы должны спасти котят». Парни переглянулись. На чем мы сторговались, не помню, но я опять пошел в магазин, а парни пошли к парковке.
Дальше был скрежет ломающегося льда, звон ломов, мат дворников и счастливый визг девочек и котят. С того момента, когда девочки пришли в редакцию, прошло не больше двух часов. В эти два часа уместилось все: возмущение общественности, равнодушие официальных лиц, напряженное ожидание и спасательная операция, граничащая с подвигом. Девочки расцеловали меня и дворников, я отдал им спиртное и поехал в редакцию писать репортаж.
Подача - очень часто она значит больше, чем сама новость. Я очень хорошо представлял себе, как читатель, зацепившись взглядом за заголовок «На парковке возле супермаркета дворники спасли котят», пролистает газету дальше до кроссворда. Но я понимал, как сделать так, чтобы читатель остался с нами, пока не дочитает - это ведь была та самая зима, которая наступила после той самой осени, когда в Кармадонском ущелье в Северной Осетии обрушившийся ледник похоронил под собой съемочную группу народного любимца Сергея Бодрова. Судьба актера волновала всех, и русский интернет, тогда еще довольно молодой и не очень массовый, состоял тогда, кажется, из одних только баннеров типа «Страшная тайна Кармадона» или «Стала известна судьба Бодрова» — все понимали, что за этими ссылками ничего нет, но все на них кликали. Такая была тема — кликабельная.
Разумеется, «Комсомолка» на следующее утро вышла с большим заголовком «Кошачий Кармадон в Калининграде», и репортаж прочитали все. Какие-то читатели упрекали нас в цинизме, но мне это нравилось - я и сейчас уверен, что газетчик должен быть немного циником, чтобы не сойти с ума от объема переживаемых им эмоций. Но, как я понимаю сейчас, сходить с ума мне тоже нравилось. Своим репортажем о белке, утопившейся от жары в ботаническом саду, я до сих пор хвастаюсь перед молодыми журналистами в Москве. Когда «банда из Парусного» (что-то вроде нашумевшей прошлым летом подмосковной «банды ГТА») убивала часовых на объектах Балтфлота, я разыскал автора классического шпионского триллера «Момент истины» Владимира Богомолова и спрашивал его, не может ли это быть диверсия западных разведок. Александр Проханов рассказывал мне, что Кант похоронен не в Калининграде, а в Москве. В репортаже о немецком военном кладбище на улице Александра Невского я писал, что его директору, приехашему из Германии, по типу его лица очень пошла бы эсэсовская фуражка. В годовщину смерти Сталина я взял у покойного интервью - на вопросы о НАТО и калининградском транзите Сталин отвечал цитатами из собственного собрания сочинений. Когда Путин увез в Москву свою калининградскую тещу, я уговорил Дмитрия Рогозина (он тогда был спецпредставителем России на переговорах по калининградской проблеме) пообещать переселить в Калининград его, то есть Рогозина, тещу - Рогозину, кажется, понравилась эта идея.
Сейчас эти газетные истории выглядят, наверное, банальными, но имейте в виду - это все происходило пятнадцать лет назад, то есть задолго до «Базфида» и «Медузы». Мы ни у кого не учились, мы изобретали свой велосипед в абсолютной пустоте, и это было невероятное чувство. Начало нулевых, как всегда бывает между большими эпохами, было идеальным временем, когда можно было изобретать, экспериментировать, играть. «Комсомолка» в Калининграде умела это делать, и я не знаю, чему я научился у нее, а чему она - у меня.
Одно из первых моих заданий было похоже на историю с «кошачьим Кармадоном» - тоже дети и тоже животные. В редакцию пришел целый класс, их водили на каникулах в цирк, и они случайно забрели за кулисы и увидели, как дрессировщик бьет по морде палкой умную корову, которая на манеже демонстрировала свое умение считать до десяти. Я пошел спасать корову. Цирковые доказывали мне, что корову никто не бил, хотя, может быть, стоило бы, но сильнее истории коровы меня поразила вот эта атмосфера в цирке, когда люди существуют только внутри своего купола, и жизни за его пределами у них нет - они женятся друг на друге, пьют друг с другом, веселятся, плачут, но все только между собой. Мне тогда это показалось диким, но уже через полгода я видел все эти цирковые черты в себе и своих товарищах по «Комсомолке» - нет, конечно, нас очень интересовала жизнь вне редакции, но только в том смысле, что мы об этой жизни можем написать в газете. Я прожил так два года. Я не знаю, смог ли бы я прожить так дольше - наверное, нет, но те два года были временем абсолютного счастья, возможного только в ежедневной газете в Калининграде начала нулевых.
Железное правило - пришедшему в редакцию со своей жалобой читателю всегда надо говорить спасибо за то, что он пришел именно к нам, и обещать разобраться, даже если читатель говорит какие-то глупости и разбираться ты не планируешь. Я так делал много раз и этих девочек тоже поблагодарил и сказал им, что котят мы обязательно спасем. Девочки обрадовались и ушли, и я почему-то сразу понял, куда они ушли. Они придут к этой снежной горе, встанут возле того места, где слышно мяукание, и будут говорить котятам, чтоб те потерпели и что «Комсомолка» скоро их спасет. Я понял, что я не смогу спокойно жить, если обману этих девочек. Встал и поехал к «Вестеру».
Они действительно были там, и из-под ледяной глыбы кто-то действительно мяукал. Я попинал снежную гору - да, она была похожа на камень - и сказал, что сейчас вернусь. Пошел в магазин. В магазине меня долго футболили между сотрудниками, никто не хотел брать на себя ответственность за снежную гору. Кто-то посоветовал звонить в МЧС. Кто-то пообещал вызвать охрану, но не вызвал. Я понял, что в магазине спасения не найду. Вышел в соседний двор, потом в другой. В третьем дворе нашел двоих мужчин, мрачно скалывавших ломами с тротуара калининградскую гололедицу. «Парни, - сказал я им, - с меня пиво или чего вы там хотите, но мы должны спасти котят». Парни переглянулись. На чем мы сторговались, не помню, но я опять пошел в магазин, а парни пошли к парковке.
Дальше был скрежет ломающегося льда, звон ломов, мат дворников и счастливый визг девочек и котят. С того момента, когда девочки пришли в редакцию, прошло не больше двух часов. В эти два часа уместилось все: возмущение общественности, равнодушие официальных лиц, напряженное ожидание и спасательная операция, граничащая с подвигом. Девочки расцеловали меня и дворников, я отдал им спиртное и поехал в редакцию писать репортаж.
Подача - очень часто она значит больше, чем сама новость. Я очень хорошо представлял себе, как читатель, зацепившись взглядом за заголовок «На парковке возле супермаркета дворники спасли котят», пролистает газету дальше до кроссворда. Но я понимал, как сделать так, чтобы читатель остался с нами, пока не дочитает - это ведь была та самая зима, которая наступила после той самой осени, когда в Кармадонском ущелье в Северной Осетии обрушившийся ледник похоронил под собой съемочную группу народного любимца Сергея Бодрова. Судьба актера волновала всех, и русский интернет, тогда еще довольно молодой и не очень массовый, состоял тогда, кажется, из одних только баннеров типа «Страшная тайна Кармадона» или «Стала известна судьба Бодрова» — все понимали, что за этими ссылками ничего нет, но все на них кликали. Такая была тема — кликабельная.
Разумеется, «Комсомолка» на следующее утро вышла с большим заголовком «Кошачий Кармадон в Калининграде», и репортаж прочитали все. Какие-то читатели упрекали нас в цинизме, но мне это нравилось - я и сейчас уверен, что газетчик должен быть немного циником, чтобы не сойти с ума от объема переживаемых им эмоций. Но, как я понимаю сейчас, сходить с ума мне тоже нравилось. Своим репортажем о белке, утопившейся от жары в ботаническом саду, я до сих пор хвастаюсь перед молодыми журналистами в Москве. Когда «банда из Парусного» (что-то вроде нашумевшей прошлым летом подмосковной «банды ГТА») убивала часовых на объектах Балтфлота, я разыскал автора классического шпионского триллера «Момент истины» Владимира Богомолова и спрашивал его, не может ли это быть диверсия западных разведок. Александр Проханов рассказывал мне, что Кант похоронен не в Калининграде, а в Москве. В репортаже о немецком военном кладбище на улице Александра Невского я писал, что его директору, приехашему из Германии, по типу его лица очень пошла бы эсэсовская фуражка. В годовщину смерти Сталина я взял у покойного интервью - на вопросы о НАТО и калининградском транзите Сталин отвечал цитатами из собственного собрания сочинений. Когда Путин увез в Москву свою калининградскую тещу, я уговорил Дмитрия Рогозина (он тогда был спецпредставителем России на переговорах по калининградской проблеме) пообещать переселить в Калининград его, то есть Рогозина, тещу - Рогозину, кажется, понравилась эта идея.
Сейчас эти газетные истории выглядят, наверное, банальными, но имейте в виду - это все происходило пятнадцать лет назад, то есть задолго до «Базфида» и «Медузы». Мы ни у кого не учились, мы изобретали свой велосипед в абсолютной пустоте, и это было невероятное чувство. Начало нулевых, как всегда бывает между большими эпохами, было идеальным временем, когда можно было изобретать, экспериментировать, играть. «Комсомолка» в Калининграде умела это делать, и я не знаю, чему я научился у нее, а чему она - у меня.
Одно из первых моих заданий было похоже на историю с «кошачьим Кармадоном» - тоже дети и тоже животные. В редакцию пришел целый класс, их водили на каникулах в цирк, и они случайно забрели за кулисы и увидели, как дрессировщик бьет по морде палкой умную корову, которая на манеже демонстрировала свое умение считать до десяти. Я пошел спасать корову. Цирковые доказывали мне, что корову никто не бил, хотя, может быть, стоило бы, но сильнее истории коровы меня поразила вот эта атмосфера в цирке, когда люди существуют только внутри своего купола, и жизни за его пределами у них нет - они женятся друг на друге, пьют друг с другом, веселятся, плачут, но все только между собой. Мне тогда это показалось диким, но уже через полгода я видел все эти цирковые черты в себе и своих товарищах по «Комсомолке» - нет, конечно, нас очень интересовала жизнь вне редакции, но только в том смысле, что мы об этой жизни можем написать в газете. Я прожил так два года. Я не знаю, смог ли бы я прожить так дольше - наверное, нет, но те два года были временем абсолютного счастья, возможного только в ежедневной газете в Калининграде начала нулевых.
«Парни, с меня пиво, но вы должны спасти котят»
ОЛЕГ
КАШИН
КАШИН
