Я родился 3 ноября 1929 года в городе Ишим Тюменской области. Отец был экономистом и музыкантом по образованию. Играл на трубе. Мама — домохозяйка.

Мы уехали на Украину, в Кременчуг. Там меня отдали учиться играть на скрипке. Это жутко угнетало. Иду со своей скрипкой по улице, а мне мальчишки орут: "О! Девчонка!" Скрипка не вписывалась в их понятие мужественности ну никак. Не мальчиковое это занятие — играть на скрипке.

Кроме уличных мальчишек были ещё соседи. Им я тоже не нравился. Но этих-то понять можно было: представьте себе, что соседский мальчик весь день пиликает на скрипке. До нормального звука мальчику ещё далеко, он только учится. Но мальчик старается…

Отец был офицером Красной армии. Его перевели в Крым. Мы переехали в Симферополь, где нас и застала война. Город бомбили в первые часы, я очень смутно это помню. Нас эвакуировали, отец остался в Крыму. Он организовывал отправку раненых.

Вместе с ними отец должен был уйти на теплоходе "Армения". Он опоздал, "Армения" ушла без него. В море её потопила немецкая авиация. Поскольку эвакуация проходила в спешке, списки раненых составлялись не всегда и до сих пор неизвестно, сколько погибло на "Армении". В "Википедии" пишут, что от 4 500 человек.

В Ростове я поступил в школу военно-музыкантских воспитанников. Успел даже сыном полка послужить. Мне было 14 лет. Старшина научил меня курить. Тогда курили махорку, сворачивали из газет так называемые "козьи ножки". Старшина их делать не умел, а я быстро научился. Как-то он протянул мне "козью ножку": "На, попробуй". Я попробовал. И бросил курить только три года назад.

Я хорошо помню 9 мая 1945 года. К этому дню мы готовились — разучили марш "Триумф победителей". Именно этот марш наш оркестр будет исполнять 3 ноября на моём концерте.

Я служил в кавалерийском полку, в трубном взводе. Сокращённо — трубвзвод. Играл на трубе. Один из наших командиров был человеком простым. После войны людей не хватало, и командир эскадрона без высшего образования — норма. Почему-то этот командир нас называл "трупный взвод", сокращённо — трупвзвод.

Одна из главных проблем для музыканта–кавалериста — это приучить свою лошадь не бояться громкой музыки. Чтобы не шарахалась и не спотыкалась. И тут у каждого свои методы. Помню, как это делал наш басист. Он играл на геликоне. На всякий случай: геликон — это такая большая туба. Так вот, музыкант, играющий на геликоне, клал в раструб инструмента буханку хлеба и так ходил перед лошадью. Лошадь хлеб чует, тянется к нему — музыкант тихонечко выдаёт пару нот. Лошадь шарахается, но потом снова тянется к хлебу. Тогда музыкант играет уже что-нибудь громче. И так пока лошадь не привыкнет.

За лошадьми надо было ухаживать, каждый день в шесть идти на конюшню, кормить, поить, мыть, расчёсывать. И делать это должен только ты.

У меня была белая кобыла Клеопатра. Всё хорошо, но иногда она спотыкалась. Показал её ветеринарам — оказалась, что моя Клеопатра слепа на один глаз. Лошадь списали в обоз. Я даже навещать её ходил на новом месте службы.

Из Ростова меня направили в Москву, в школу военно-музыкантских воспитанников в Серебряном бору. Оттуда — в институт военных дирижёров. Я учился хорошо, получал Сталинскую стипендию. Это была очень хорошая стипендия, её давали только за успехи в учёбе. Институт я заканчивал с отличием.

Меня отправили в Белорусский военный округ. Часть располагалась в глухой белорусской деревне, к ней железную дорогу проложили, только чтобы ракеты подвозить. Меня назначили дирижёром оркестра. В оркестре — три человека. Начинаю знакомиться с личным составом вверенного подразделения. Один часовым мастером был на гражданке, играет на баритоне. Второй — сапожник, третий — барабанщик. Когда было нужно, в оркестр брали водителей машин для подвоза ракет. Они играли как умели…

На новом месте я развернулся. Даже организовал художественную самодеятельность. У меня был самодеятельный народный оркестр и женский хор. В нём пели жёны офицеров, за что у меня с их мужьями и вышел разговор. Лейтенанты попросили меня исполнение песен с их жёнами прекратить. Их это не устраивало…

А вскоре меня перевели за тридцать километров, в танковую дивизию в посёлке Осиповичи. Штатный оркестр — тридцать человек. Мы там и на танцах играли. Исполняли фокстрот, вальс, танго. И на эти танцы ходила молодая девушка, сестра офицера–танкиста. Он у меня в художественной самодеятельности потом танцевал. Мне эта девушка очень нравилась, я ей даже танго посвятил. С тех пор мы с моей супругой вместе.

А потом меня снова перевели. На сей раз в Бобруйск. Встретили меня в части очень странно. Приезжаю и вижу перед зданием оркестра большую и ухоженную спортплощадку с полосой препятствий. Даже гимнастический конь стоит. А у меня в институте самый больной вопрос был с физподготовкой. Не моя это тема. А здесь — конь! Думаю: надо же, вот попал. Спрашиваю у старшины оркестра: "А что это у вас за площадка такая большая?" А он отвечает: "Ну как же?! К нам Гантовский приезжает, а он известный спортсмен. Вот мы к его приезду и сделали спортплощадку".

Бобруйск — большой город, в нём проживало немало больших еврейских семей. Вот они-то и снабжали мой оркестр талантливыми музыкантами. От родителей призывников я частенько слышал что-то вроде этого: "Ну что там этот Беня Гудман, вы вот возьмите моего мальчика!"

Меня окружили трогательной заботой. Как-то прихожу со службы, а возле дома стоит дамский велосипед. Спрашиваю у супруги: откуда? Оказывается, оркестр скинулся и купил мне. Спрашиваю старшину: что за дела? Отвечает: "Живёте вы от части неблизко, вот мы и решили…" Спрашиваю: а почему дамский?! Старшина отвечает: "А зачем вам лишний раз ногу поднимать?" Пришлось из уважения к коллективу ездить на дамском.

В 1963 году наш полк из Белоруссии перевели в Балтийск. Зачем? Мы не знали. Нас погрузили в теплушки и привезли в Калининградскую область. Разместили в бараке на берегу моря. А ещё нам выдали новую форму — чёрную морскую, короткие сапоги, береты. Мы стали морской пехотой. Её тогда только-только создавали. Идём по городу в этой новой форме и слышим, как горожане между собой разговаривают: "Как они хорошо по-русски говорят, эти иностранцы…"

Как-то утром мы выходим в умывальник и видим… молодую женщину. Она в гимнастёрке, но формы то выдают! Оказалась, это жена одного лейтенанта. Она тайком пробралась к нему в теплушку и вместе с ним уехала в закрытый тогда город… Лейтенанта вызвали к начальству, отругали и выделили какую-то комнату.

А потом моя жена решила устроить мне сюрприз. С грудными детьми–двойняшками, никого не предупредив, приехала в Балтийск. В милиции начальник отдела начал объяснять, что без приглашения в город нельзя, надо в милиции разрешение заранее оформлять, и всё такое. Супруга не растерялась. Положила на стол начальнику детей и сказала: "Я пока другое начальство поищу, а вы за этими двумя присмотрите". Хлопнула дверью и ушла. Догнали, вернули, успокоили, позвонили, пустили. Нам выделили каморку в том же бараке. В каморке поставили две железные кровати. Там мы и жили первое время.

Я прослужил тридцать лет. В восьмидесятом ушёл на пенсию. В девяностом по инициативе заслуженного артиста РФ Станислава Штатного создали концертный духовой оркестр, куда меня и пригласили художественным руководителем и главным дирижёром. У нас очень хороший состав. Много оркестрантов с высшим образованием.

Каждый раз оркестр играет по-разному. Одно и то же произведение, одну и ту же аранжировку — хорошо, но по-разному. Другими словами, зритель каждый раз слушает уникальный концерт, который больше так не прозвучит никогда. Духовик играет своим дыханием. На это влияет настроение, погода и ещё много чего.

Для меня, например, очень важно, в каких туфлях я дирижирую. Есть мои любимые. Они многое видели. Жена говорит: купи уже себе новые, лакированные. Но мне в старых хорошо. Хотя на концерте буду в новых. Лакированных…