«Я родилась в Восточной Пруссии в 1921 году. По национальности — немка.
Я жила в Кёнигсберге. В 1938 году я вышла замуж за Рихарда Кляйна, он работал на заводе «Шихауверфт» (ныне завод «Янтарь» — прим. ред.). У нас родилось двое детей. Как-то мы с мужем шли по улице и увидели русского мужчину, из числа угнанных в Германию. Он нам показал свои рваные ботинки, из которых выглядывали его босые ноги в рваных носках. Он был к тому же голоден.
Мы не могли его позвать к себе домой, потому что нас с мужем за это могло привлечь к ответственности гестапо. Мой муж шепнул этому русскому и сделал незаметный знак, чтобы тот следовал за нами. Мы завели его к себе домой,
и я накормила его обедом. На второе был пудинг, и русский стал есть его
с хлебом. На это я ему сказала, что пудинг с хлебом не едят.
У моего мужа были туфли сорокового размера. Они жали ему ноги. Дали их померить русскому, и они ему подошли. Потом мы несколько раз встречали этого человека на улице, и он здоровался с нами. Потом он куда-то исчез.
А в 1944 году мы получили посылку из России. Пошли с мужем её получать
на Южный вокзал. Там было почтовое отделение. Посылка была странной.
Она была какой-то круглой. Мы подумали, что нам прислали бомбу. Когда посылку осторожно открыли, там оказался большой глиняный горшок с десятью килограммами топлёного свиного жира. Эту посылку нам прислал тот русский.
В нашем подъезде над нами жили евреи. Дело в том, что евреев, состоявших
в браке с немцами, не убивали. Но если у них были дети, то эти дети считались евреями и носили спереди и сзади нашитую на одежду жёлтую шестиконечную звезду. Я с ними здоровалась, хоть немцам это запрещалось. Однажды всем евреям приказали, чтобы они собрали все свои ценности и готовились в дорогу. Я не знаю, что с ними потом сделали, но прошёл слух, что у них все ценности отобрали, а самих утопили в море.
Я помню, как англо-американская авиация бомбила Кёнигсберг. В первый
раз это было 27 августа 1944 года. Как раз в день рождения моей дочери Анны. Перед налётом прилетали английские самолёты и сбрасывали листовки.
В листовках мы прочитали, чтобы население уходило из города, так как город будут бомбить. Мы подумали, что англо-американцы нас просто пугают. Но они прилетели бомбить. На город сбрасывали бомбы с фосфором и бензином. Бросали бомбу на один дом, а загоралось десять.
Люди горели заживо. Потом в Прегеле долго плавали обгоревшие мертвецы, они раздувались, и от этого река издавала зловоние.
Власти агитировали всех вступать в НСДАП (национал социалистическую рабочую партию Германии). Распространялись слухи среди населения, что тех, кто не вступит в партию, будут сжигать в крематории, которые будут оборудованы в машинах и которые будут ездить по улицам.
К моему мужу Рихарду тоже приходили партийные активисты, уговаривали его вступить в партию. Он обещал подумать. Мать Рихарда, очень набожная женщина, всё время читала Библию. Она ещё в 1943-м сказала сыну, что видела на солнце какие-то знаки и что в этой войне победят русские. Моего мужа на три недели забрали в фольксштурм. Невоенный человек, он был в солдатской форме. Так он попал к русским в плен. Его послали работать на военный завод в Ульяновске. У нас была договорённость, что после войны мы встречаемся в Западной Германии, у родственников. После войны он поехал туда, но меня там не нашёл. Я туда писала, но мои письма возвращались обратно. Он, видимо, подумал, что я погибла. А я осталась одна в Кёнигсберге с двумя детьми на руках. После войны я оказалась в городке Гильцов на территории Ольштынского воеводства Польши.
Видела из окна, как русские танкисты всем экипажем насиловали на дороге немецкую девушку. И меня изнасиловали, прямо в квартире, где я жила с детьми. Со мной дети лежали на кровати, а меня насиловали по очереди семь человек, все высшие офицеры. И другие случаи насилия немок были. Такое было до тех пор, пока не было военной комендатуры. Потом я слышала, что если изнасилованные немки жаловались на это коменданту, то насильников расстреливали.
Я уже хорошо говорила на русском. Комендант города предложил мне стать
у него переводчицей. Этот лейтенант предложил мне выйти за него замуж. Я сказала ему, что у меня есть муж. Он сказал, что у него есть жена в Ленинграде. Я не согласилась, так как знала, что ему от меня надо. Он перестал мне давать талоны на хлеб. Я шла по улице и плакала. Навстречу мне шла русская девушка. Она спросила меня, почему я плачу. Я объяснила ей. На это она сказала, что тот офицер — скотина, что она работает в столовой в сержантской школе,
и предложила пойти туда. В столовой она и повар дали мне целую сумку продуктов для моих детей. У советского повара тоже было двое детей в Смоленске. Многие немецкие женщины «выходили замуж», чтобы выжить. Потом, когда эту часть Восточной Пруссии отдали полякам, они обобрали нас и выкинули в поле. Я пошла в комендатуру, сказала, что я литовка, которая была замужем за немцем, и хочу вернуться в Кёнигсберг, где хочу найти мужа.
В Кёнигсберге я стала работать в бане кассиром. Запомнилось, как пытались пройти без очереди в баню работники НКВД (или МГБ). Бывало так, что кто-нибудь заберётся из них в ванну и сидит там больше получаса. Я тогда стучу
в дверь и говорю, что время вышло. Им это не нравилось, они говорили, что меня посадят. Но я уже убедилась, что если русский скажет: «Я тебя посажу»,
то этого как раз и не произойдёт. Это у нас, у немцев, если сказали, что посадят, то это сделают наверняка.
Однажды, когда баня уже была закрыта, в окошко кассы постучали. Это был лейтенант, новый начальник районного гражданского управления. Я ему ответила, что баня уже закрыта, что рабочий день кончился и я ему открывать не буду. Вскоре он снова пришёл в баню и принёс мне яблоки. Потом я стала готовить обеды для него и двух его друзей. Он увидел, что я нравлюсь его друзьям. Тогда он их прогнал, чтобы они сами искали себе квартиру. Вскоре уже весь район и милиция знали, что я ему нравлюсь. Но ревновал сильно. Даже когда в 1959 году умирал, и то ревновал.
В 1956 году через Красный Крест я нашла своего первого мужа в Западной Германии. У меня от моего русского лейтенанта уже двое своих сыновей было. Он, узнав о том, что я нашла своего первого мужа, сказал, что если я уеду, то он повесится. Он любил меня и моих детей. Дочь он удочерил, сына усыновил. Если он что-то покупал для семьи, то сначала покупал для меня, потом для моих детей, а потом уже для себя. У моего первого мужа в Западной Германии уже была другая семья, ребёнок. Я не поехала к нему. Зачем разрушать две семьи? В 1955-м я приняла советское гражданство.
У моего мужа, хоть мы и не были расписаны, были из-за меня неприятности. Его вызывали на заседание партийного бюро, там уговаривали меня бросить, пока не поздно, так как потом это сделать будет сложнее, и что никто не даст ему зарегистрировать брак со мной, и что я была замужем за немцем. Но мой муж никого не слушал, так как жить без меня не мог.
Мои дети скрывали, что они немцы, так как их за это травили на улице и в школе. Мои дети учились в 42-й школе. Их били. Наваливались по десять человек на одного, кричали: «Ганс, фашист, немец!». Случалось, сына запирали
в подвале. Это была месть. СС в России творила чёрт знает что, а отдуваться за них приходилось простому народу.
Когда мой сын 1944 года рождения получал в милиции советский паспорт, он попросил, чтобы его написали по национальности русским, так как он боялся дальнейшей травли».