Где золото бросают в небо осени

Вот ведь какая штука - кто-то при вопросе о том, какая для него Россия, скажет об индустриальных миллионниках Урала, за которыми начинаются бескрайние таёжные леса, кто-то - о сверкающих ночными огнями площадях и спортивных центрах, выросших на вечной мерзлоте нефтяных городов Западной Сибири. Кто-то - о сопках Камчатки, нарядном Санкт-Петербурге или темпераментной в своих крайностях Москве.

Моя Россия - это стройные шпили кирпичных кирх, виднеющиеся с поросших глубокой травой холмов у слияния Инструча и Анграпы,
неприлично распухающие по весне оживающими аистиными гнёздами дымовые трубы на крышах оштукатуренных в охру домов,
по-летнему свежие дороги-аллеи и лаконично сутулый Кант, в вопрошающе протянутую ладонь которого студенты вставляли картонные пакеты из-под кефира.

Несколько лет назад я загорелся мечтой увидеть Россию из маковичных церквушек и тихих, сбегающих к играющей речке улочек с лепниной по случаю и резными наличниками на окнах. Такую, какой представлял её по репродукции картины Левитана на развороте школьного учебника по литературе за шестой, кажется, класс. Такую, какая несёт в себе после ниспадающего «и» в её имени короткий и ёмкий «я», содержащий в себе и восхищение, и сомнение, и заочную любовь.

По маршруту Золотого кольца можно проехать по-разному; держась основных, узловых точек, увидеть порой полярные в своей повседневности места.

Самый простой способ - поехать с экскурсией из Москвы, купив тур длиной в неделю. Посетить музеи, услышать состоящие на добрую половину из небылиц рассказы гидов. Купить сувенирных ложек.

Другой вариант - взять в прокатной фирме машину, не меняя комфортной для себя среды, проехать в удобном ритме с подобранной по случаю компанией по заранее спланированному маршруту. Хорошо, но откровенно скучно - географически менять место, но не порядок окружающего пространства.

Окончательное решение подсказал опыт, острия копий возникавших «но» и «если» обломала тяга приключений и неожиданных встреч, предоставив право выбора нового пункта назначения случаю.

На пути из Москвы в Ростов Великий находятся две точки туристического маршрута - Сергиев Посад и Переславль-Залесский. Выбираю последний в качестве остановки на обед - от московских дачных пробок на дорогах он дальше, а значит, спокойнее и тише.

Переславль, известный как место рождения Александра Невского и той потешной флотилии, что дала жизнь российскому флоту, производит тягостное ощущение - сквозная, шумная даже субботним утром дорога через центр, указывающая на как бы промежуточное его положение по дороге из столицы в Ярославль, несколько указателей к музеям, куда, судя по их тематике, по большей части идут не из интереса, а чтобы убить час-другой в ожидании проходящего транспорта. Из тех, что видел в тот день, записал в блокнот такие: музей утюга, музей народной хитрости и смекалки, музей Ежа Петровича.

В Ростове Великом в этот день проходил ежегодный полумарафон.
Знакомый по фильму Гайдая вид Ростовского кремля, облачённого в пёстрые одежды предзакатным солнцем, вызывал детскую почти улыбку. У его стен вечером кипела жизнь - участники забега, приметные по выступившим у висков венам, медалям на раскрасневшихся шеях и шумным голосам, стайки школьных экскурсий выходного дня, женщины с сумками, спешащие к семейному ужину мимо сбившихся под разномастными вывесками одноэтажных магазинов. Внутри Кремля, у пруда, где отражение куполов Успенского собора на воде разбивали пёстрые утки, гуляли свадьбу.

Первое ощущение от этих стен - здесь всё положено было в гармонии с тем образом, какой жил в голове всю мою жизнь. Миновав крытые коридоры, выхожу через калитку в Митрополичьи сады, зажатые между покатой спины кремлёвских стен и берегом озера Неро, чтобы проводить клонившееся за горизонт солнце. В углах лабиринта из почтительно склонивших свои крючковатые ветви яблонь в плетёных корзинах лежат кремового цвета яблоки. У самой калитки, ведущей к выходу, на грядках - капуста и маленькие, будто теннисные мячи, арбузы.

На погружавшихся в прохладу сумерек улицах не было ни души, только мальчишки, игравшие с оставшейся от временных ограждений забега полосатой лентой, на минуту прервали разлившуюся в округе мятную тишину. Смех их и топот исчез за ближайшим углом подбоченившегося дома. Всё-таки как странно - от оживлённой площади до тихих улиц здесь каких-то тридцать метров!

Сегодня ночую в Варницком мужском монастыре, построенном в нескольких километрах от центра на месте, где родился Сергий Радонежский. В Троицком соборе уже идёт вечерняя служба. Электрический свет спускающихся сверху люстр гаснет, предоставив всё пространство церкви свечам, бросающим медовые блики на тёмные прямоугольники икон с образами святых. Справа от алтаря, будто мотыльки у позабытой ночной лампадки, беззвучно порхают гимназисты, одетые в одинаково строгие - с застёгнутыми на две пуговицы тёмными воротниками и выглаженными рукавами - гимнастёрки.

Они помогают настоятелю в вечерней службе. Они же встречаются по дороге в жилой корпус. Сидят на скамейке у входа. Тихо сажусь рядом, чтобы поесть (в столовой дали несколько пирожков с молодой, хрустящей на зубах капустой).

Подростки на память читают Пушкина, спорят об Онегине и Татьяне, в порыве эмоций сбегая к ярославскому разделительному «я». Хочется зажмуриться, вытянув уставшие ноги, запрокинуть голову и сидеть, наполняя самые дальние уголки памяти красотой разразившегося момента. Ему к лицу была бы охровая рябь чёрно-белых фотографий начала прошлого века с выведенными искусным почерком на белой картонной рамке адресами фотоателье и чернильными римскими цифрами на месте месяца в дате.

На завтрак, начавшийся в восемь утра в предоставленной солнцу трапезной, подают овсянку с фруктами и чай. Несколько женщин из числа появившихся накануне паломников за едой судачат о еде, переминаясь с пользы клетчатки разваренной каши на пользу витаминов, содержащихся в сухофруктах и пакетированном чае. Пахнет свежим деревом и сушащимися травами.

В Ярославле состоялась моя первая встреча с Волгой. Набережная в городе была отреставрирована к празднованию тысячелетия города. От Стрелки, смотрящей на место впадения Которосли в Волгу, тянется до самого горизонта её дурно разрешённое пространство из камня и фонарей-зубочисток.

Центр города - это выставка русской культуры, обращённая скорее к иностранцу или, по крайней мере, москвичу, уехавшему на выходные подальше от столичного шума и людских потоков. Тихие широкие улицы из уходящих вдаль фасадов трёхэтажных домов с трелями лепного орнамента и коваными перилами декоративных балконов, пешеходная улица, вносящая оживление в будто бы застывший воздух послеобеденного воскресного дня. Хочется ехать дальше.

Беру билет на автобус до Костромы, через интернет нахожу вписку в коммунальную квартиру - ещё одно явление русской жизни, о котором слышал, но никогда не видел прежде.

В квартире пусто, из встречающих позднего гостя бытовых неудобств только беспорядочное нагромождение картонных коробок вдоль стены и без того узкого коридора. Маленькая комната освещается сквозь вытертые занавески с цветочным узором фарами проезжающих машин. От рокота моторов которых беспокойно дрожат стеклянные дверцы лакированного шкафа с тарелками, над деревянным подоконником, покрытым многолетними наслоениями растрескавшейся белой краски, кружит по воле форточных сквозняков бумажная балерина.

Оставляю вещи под матрасом и выскакиваю на улицу.

Кострома меньше, проще Ярославля и оттого ощутимо приятнее. Напоминает ладно обжитую комнату в сравнении с пустотой светлого, пахнущего недавним ремонтом особняка. От центральной площади с пожарной каланчой и ощетинившимися решётками на воротах торговыми рядами разбегаются зелёные улочки, где за стёклами деревянных ставень с узорчатым окладом на первых этажах посадских домов спят - мне на зависть - цветущие орхидеи.

Утром Волга укрыта плотным туманом. Напротив поросшего кустарником берега - Ипатьевский монастырь с примостившейся к нему слободой. Хочу сделать фотографию монастыря, тянущегося над водной гладью обрывками ваты тумана и затопленной баржи. Для этого нужно попасть на территорию яхтенного клуба за высоким забором. На звонок с третьего раза отвечает заспанный голос:

- Для чего фотографировать?

- Для себя, красиво у вас очень. Я такого нигде не видел.

- Проходи.

Дверь щёлкает магнитным замком, в этот момент из-за спины слышу хриплый окрик:

- Чё ты тут базаришь! Юра, пусть валит отсюда!

Оборачиваюсь. На меня с расстояния полуметра смотрят бегающие по круглой небритой морде мелкие глазки пузатого мужика, одетого в грязную камуфляжную куртку. Пыл его поутих, как только под носом у себя он увидел надетый на мой правый кулак барашек от водопроводного крана. Мужик отступает и, сплюнув себе под ноги, исчезает за дверью.

Чуть поодаль, у моста, который соединяет два берега, стоят рыбаки.
Тепло болтаем о прихватившем жухлую траву морозце, тумане и ценности советских фотообъективов. Один из рыбаков рассказывает о том, что тридцать шесть лет назад был в Азии, в Узбекистане. О том, как красиво в степи, когда апрельский ветер крадётся по цветущим полям алого мака...

Улова сегодня нет. Прощаемся.

По пути к вокзалу увлечённые прятками силуэтов прохожих с пятнистыми тенями золочёных каштановых крон улицы снова выводят на центральную площадь к каланчой. В треугольном завершении её фасада николаевский орёл с расположившимися по его периметру голубями, перед ней по лужам вчерашнего дождя бегают дети.

От площади сворачиваю в открытые ворота, за которыми заметно оживление. Усыпанная стружкой площадь с колоннадой торговых рядов перегорожена баррикадой из разбитого пианино, поваленных ящиков из-под артиллерийских снарядов и пузатых дубовых бочек.

Сбоку голос (скорее стон) мужчины, уставшего угрожать в трубку:

- Но ведь ты говорила, что немного войну покажут и уберут, мне через полчаса магазины иностранцам открывать.

Вчера тут снимали кино. А сегодня фанерные матрёшки должны привлекать туристов внутрь сувенирных лавок, но не могут - японцы, отставив в сторону фотоаппараты, со школьным проворством лазают по баррикадам, по очереди фотографируются на фоне пушки с отвалившимся колесом.

Поддерживая моду других городов Золотого кольца называть себя какими-нибудь столицами, Кострома известна в Костроме как ювелирная столица России. От туристических троп в ней разве что QR-коды у каждой достопримечательности. Без какой-либо поясняющей подписи. Видимо, с расчетом на эволюционное развитие человеческого тела.

Почти у самого автовокзала вижу мечеть. Оказывается, есть такой вид мечети - среднерусский.

На входе меня встречает мужчина средних лет, с тёплой улыбкой приглашающий осмотреть её. Марат - имам и руководитель мусульманского объединения Костромы - представляет меня пожилому человеку с удивительно приятным, дружески располагающим, но ощутимо мудрым голосом. Хасан Салихович Зарипов, прежний председатель религиозной организации и автор проекта. Инженер по образованию, он создал проект новой мечети (старая была разрушена в годы Советской власти), собрав воедино архитектурные особенности мечетей в Ивановской, Костромской, Ярославской областях, где татары живут уже несколько веков.

Вместе с одним из помощников Марата прохожу внутрь. Интерьер мечети - стены и колонны, выложенные синей глазурованной плиткой, вишнёвого цвета молельный ковёр на полу.

Облокотившись на ограждение второго этажа и вместе любуясь переливами хрусталя люстр, мы проводим за разговором полчаса. Говорим о знании, душе, о традиции. Вежливо высказываю восхищение красотой отделки. Показываю, какие мечети видел в разных уголках мира - от созданных из грязи и глины в Западной Африке до унаследовавших не только камень, но и поступь величия римских храмов, какую можно увидеть в квадратных формах мечетей Ближнего Востока.

На вокзале покупаю билет до Кинешмы, а оттуда хочу поехать в Плёс, где Левитан писал свои картины, а Медведев расположил дачу на волжском берегу.

Усаживаюсь почитать о городе. На неполных две тысячи жителей там 28 отелей и бог весть сколько гостевых домов. Нет! Судя по фотографиям, Кинешма нисколько не уступает Плёсу - раскинувшиеся на высоком берегу Волги улочки деревянных домов, утопленные вглубь осенней перспективы церкви со стройными колокольнями.

Будь что будет, может, и в Кинешме останусь.

Мимо плывут пейзажи, мало чем отличающиеся от родных, калининградских. Дороги разве что шире, но в значительно худшем состоянии. 140 километров, разделяющих Кострому и Кинешму, микроавтобус преодолевает за добрых четыре часа. Ямы такие, что кажется, будто скоро начну плеваться оказавшимися лишними позвонками.

На собирающемся в сумерки вокзале в Кинешме у палатки с шаурмой толпится разношёрстная публика - дорожные рабочие в оранжевых жилетках, студенты, солидный мужчина в обтягивающей белой сорочке, через которую проступают наеденные бока, и перекинутым через локоть пиджаком, полицейский.

Встаю в очередь и спрашиваю, куда можно съездить.

- Кино любишь? - спрашивает один из рабочих.

- Люблю.

- Езжай в Юрьевец, если автобус ещё есть, это Тарковского родина.

Нахожу через поиск телефон гостиницы. С третьего раза удаётся дозвониться. Номера есть, ждём.

Последняя новость в крупных российских СМИ о Юрьевце - за лето 2015 года: жители самого отдалённого города Ивановской области, устав от своей периферийности, попросили власти включить его в состав Нижегородской области, которая начинается на противоположном берегу Волги. Всё.

В город приезжаем в глубокой темноте. Вышедшие со мной три пассажира незаметно растворились в окружающем пространстве, «пазик», задорно чихнув на прощание, пошёл на разворот. Вокруг ночь, скрадываемая опустившимся туманом и нарушаемая - на сколько хватает глаз - четырьмя фонарями. По карте нахожу улицу, где стоит гостиница. Остановился перед зияющим темнотой двором.

«Ну чё встал-то, заходи или вали дальше», - рыкнула, выплёвывая семечки, грубым мужицким голосом темнота.

Оказалось, за углом была моя гостиница, а через обозначенный калиткой земляной отворот от неё дремала Волга.

Номер с высокими потолками заигрывал с пустым животом запахом шкварок. Было холодно и, что хуже, влажно. Всю ночь не спалось. Сознание разгоняли самые разные мысли - было жалко себя, своего времени. Того, что русская душевность зарыта в каждом втором встреченном человеке под зловонным слоем грубости и грязи. Всю эту неделю в ответ на приветственную улыбку чаще других получал комок грубости. Ответ на неё такой же грубостью ведёт к разогреву докрасна агрессии, попытка обойти её вежливо - и в глазах напротив злорадство почувствовавшего мускульное превосходство зверя. Ощущение, что не спрашиваешь дорогу, а участвуешь в брачном ритуале по выбору самого плодовитого самца.

Вспомнились промышляющие похищениями людей племена на островах внутренней дельты реки Нигер в Африке, где искренность и безвозмездная доброта оказались связкой ключей, открывающей любые двери, Косово с его незаметными линиями между живущими в параллель мирами с баррикадами, чернеющими глазницами сожжённых домов и ночными перестрелками. Вспомнилась имевшая место за четыре месяца до этого встреча с агитаторами Исламского государства, для которых крайняя жестокость - это средство инструмент в игре с личностными обидами. И кажется, что тогда было проще, яснее…

Утром болтали с женщиной, подававшей завтрак - разваливающиеся сырники со сметаной, растворимый кофе и косой ломоть белого хлеба с маслом. Она вместе с семьёй переехала из Нижнего Новгорода сюда по семейным обстоятельствам, долго привыкала с здешней недоверчивости и страхам к новому и незнакомому у жителей. На моё замечание о том, что и сама она стала недоверчивой, вздохнула, отведя взгляд в сторону.

Вторя гудевшей после беспокойной ночи голове, погода обдавала мелкой моросью, колыхавшей серые лужи. С заросшего холма, оказавшегося на поверку заброшенной улицей с ровно уложенными вдоль забора берёзовыми брёвнами для печи и облупившимися номерками на воротах каждого двора, открывался вид на город. Городок в девять тысяч жителей, приколотый к земле опустевшей колокольней перед центральной площадью и повернувшийся морщинистым боком из грунтовых улочек к небу.

Спускаясь к площади, случайно нашёл дом культуры. Внутри - премьерные плакаты к фильмам Тарковского на разных языках на набранном из хромированных труб стенде, сидящая на стуле Баба Яга, повернувшаяся к стенду. Сквозь щель приоткрытых дверей театрального класса переливается десятком колокольчиков детский смех. Самый тонкий из колокольчиков завёл песенку, неожиданной чистотой своей и душой в искренних гласных заперев мою грудь на полувдохе.

Тарковского здесь называют человеком, увидевшим ангела.

От нагрянувшего становится душно, бреду навстречу свежему ветру по дороге вдоль поросшего редким ивняком берега. В подъезд забежала рыжая кошка. Проскальзываю вслед за ней мимо почтовых ящиков с фамилиями жильцов наверх.

- А ты что тут? - окликнул меня трескучий старушечий голос с поволжскими протяжными "о" в тот момент, когда минуя вековой хлам и деревянные балки, я наконец пробрался к окну, расположенному на чердаке выглядывающего исподним своего двора на главную площадь двухэтажного дома.

- А ты мину нам не заложишь? - принимаю сперва за шутку на тему поиска отхожего места. - Нам милиционер говорил держать чердаки закрытыми, а то взорвёшь. Иди давай отсюда! - возле уха просвистела грязная половая тряпка.

Увидев, что доказывать что-то бесполезно, начал спускаться по лестнице вниз. Миновав второй этаж, оглядел площадку между этажей привыкшими к свету глазами. Прямо перед огромным окном сентябрьскому небу подставил свой красный бок здоровый баллон с пропаном. «Террористы вам не нужны, сами себя взорвёте» - подумал про себя.

…Над Волгой плыл осенний день, не окончательно пасмурный, но и не солнечный. Из-за угла выглянул беспокойный женский силуэт в вязаном платке. Она звала подругу через высокий забор дома, из кирпичной трубы которой тонкой струйкой вытягивало тепло печи. Тома. Кажется, Тома. Так звали женщину, которая должна была отозваться на своё имя. Но никто не отвечал. Может быть, ушла на почту да забыла сказать, а может…

До автобуса в Иваново оставалось сорок с небольшим минут. Мне было странно хорошо сидеть на кочке зелёной травы у неровной грунтовой дороги с буграми битого кирпича, там, где улица Ленина философски переходит в улицу Аввакума Петрова. И эта вот нежно-голубая, летящая вверх перспектива куполов и крыш. И шелестом певшая берёза. И резкий запах кошачьей мочи из раскрытых после ночи нутром подворотен.

На вокзале в Иваново сажусь в автобус из Владимира в Ярославль, чтобы потом пересесть на ночной поезд до Вологды. Но, как оказалось, водитель забыл сменить табличку под лобовым стеклом и я еду в обратную. Схожу на остановке Суздаля. Со мной пара - парень и девушка из Японии. Пешком вместе проходим полтора километра, отделяющих автовокзал от собственно города.

Суздаль - туристическая столица маршрута, здесь на каждых пятьдесят жителей приходится по отелю. В ресторанах вокруг Торговой площади - марочные вина и болтовня на разных языках, чуть поодаль - красиво подсвеченный Кремль.

Это город, в который можно привезти самого взыскательного туриста и, обратив его внимание на полезные мелочи, вроде отставленного для удобства фотографирования стекла в крытой галерее напротив Собора Рождества Богородицы, организовать пышный ужин в его честь, а наутро, пожелав отломить немного провинциальной повседневности, прогуляться по тихим дворикам с вымытыми «Жигулями» и «Волгами».

Утром, не дождавшись автобуса, запрыгиваю в попутку и вместе со отмечавшими накануне чей-то день рождения и оттого молчаливыми сегодня студентами уезжаю во Владимир. Владимир - большой город с собравшими жителей утренними пробками. Задумав провести несколько следующих дней в глубинке, выбираю следующую точку. Юрьев-Польский.

«Не конечная, но тебе, скорее-всего, здесь», - любезничает полная женщина, подперевшая меня собой к окну с занятого ею соседнего сидения разбитой маршрутки. Выхожу напротив земляного рва, из-за которого выглядывают обитые оцинкованным железом купола церкви.

Юрьев-Польский - город, в котором снимали «Золотого телёнка». Город, в котором, как окажется позже, если что-то и происходит, то по невидимым каналам связи об этом тут же узнают все.

Загнанный под землю ресторан обставлен тяжёлыми дубовыми стульями и столами, по сторонам выдающие банкетную сущность динамики и световые приборы - всё это успеваю разглядеть, пока жду заказа. Здесь празднуют дни рождения, справляют свадьбы и устраивают поминки. За столом в глубине зала сидит, обставленный стеклом, мужик в чёрной майке, из-под которой пробиваются вихры волос на плечах и спине, и шапке-ушанке. Его зовут Гриша, он то ли из соседнего города, то ли из Москвы, в Юрьеве пьёт вторую неделю подряд. Столуется в этом ресторане, отдав в залог официанткам свой паспорт. Мне говорит, что ему должен полтора миллиона рублей депутат Миронов и вот-вот привезёт их.

Гриша просит сделать фотографию и отправить её ему на почту. Вместе мы проходим на кассу, мой новый приятель просит включить мой обед в его счёт, вежливо отказываюсь. «Смотри, у Ольги задница какая, ух! Оль, давай сфотографируемся вместе» - переключается фокус блуждающего по сторонам взгляда Гриши.

Две существующих гостиницы находятся здесь же, на площади. Даже в одном и том же доме.

Иду в Кремль. Главная, пожалуй, достопримечательность, которая привлекает приезжающих сюда - это Георгиевский собор. Плотно сбитое тело его украшено лепниной, собранной после обрушения в XV веке где-то по памяти, где-то по наитию, где-то - по настроению скучавших московских реставраторов. В сердце Кремля несколько куч угля, за ними - лужайка с радостными жёлтыми одуванчиками. Эгоистическом одиночестве валяюсь в траве в окружении древних стен, любуясь белёсыми прожилками на голубом сентябрьском небе. Вокруг - никого!

В черте земляного вала, по гребню которого ближе к закату совершает променад молодая пара с коляской, кроме полицейского участка несколько жилых домов и огороды. Фотографирую капустную грядку на фоне маковок Михайло-Архангельского монастыря, рядом прополкой занимается бабушка в голубом халате. Завязался разговор. Она говорила мне про папу, которого ранило в самом начале войны, о том, как с мамой ходили упрашивать перевести его в госпиталь из района в их маленький городок, о том, как он не вернулся с фронта. О юности, полной надежд - быть учителем начальных классов - и беспощадной к ним реальности - рабфак и долгие годы труда на заводе с согнутой спиной, сперва старшей смены, а после - уборщицей кабинетов. О том, что статистам на съёмках «Золотого телёнка» давали по три рубля, о молодом Сергее Юрском, красивом, изящном. О сыне, с которым живёт, которого ненавидит, жалеет и любит. О внуке, которому откладывает деньги, он где-то, где-то рядом, но к ней не заходит. О том, как обманули установщики окон, о том, как потеряла на рынке половину пенсии недавно. О яблоне, её «яблоньке» с ударением на «о», которую засекли, чтобы поставить бытовки строителей...

Она говорила, всё говорила и, словно бросая камушки в глубокий колодец, попадала точно в те мысли, которые проносились в этом момент в голове, отчего я невольно щурился.

Вдруг ставший холодным сентябрьский ветер приносил иногда обрывки голоса, заливавшегося про 1152 год единственной приехавшей за несколько последних дней в Юрьев-Польский группе (группке!) туристов, жавшихся друг к другу под цветастыми зонтиками. Альбина Георгиевна, огород которой с поздней капустой живёт в пределах земляного вала кремля, утирая мокрые от эмоций губы, рассказывала мне историю моей страны. Какую-то другую - очень личную, но и очень общую для каждого, бессвязную, но стройно сложенную.

«Был бы папа, вернулся бы, он и крышу сделал и окна справил нам», - выдохнула в себя со следом надежд семилетней девочки в потускневших владимирских гласных бабушка Аля.

За время короткой прогулки погода меняется несколько раз. У Покровской церкви, там где речка Колокша делает крутой изгиб, бросают золото в бледно-голубое небо осени. От дремлющих кувшинок разбегаются круги. Отойдя сто метров в сторону, оборачиваюсь на шум начавшегося дождя о воду - перед деревянными мостками, где несколько минут назад переливами играло солнце, шлёпают заметными точками капли, на мостках же женщина, встав на корточки, полощет бельё.

Утром мне нужно выехать первым автобусом во Владимир, оттуда скорым поездом в Москву. Поэтому иду заранее покупать билеты. Почему-то спрашиваю кассиршу о том, как часто задерживают или отменяют рейсы. Она говорит, что такого у них почти не бывает.

Накатывает новый вечер. Ветер разбросал тонкие, словно совиные перья, облака по небу, освободив центральное его место взошедшей луне. У входа в ресторан шум и крики. Под руки ведут сопротивляющегося Гришу. Гриша оловянными глазами находит меня ухает, пытаясь вырваться. Наряд вместе с задержанным скрывается за поворотом. Снова тишина.

Ранний подъём, знакомая дорога к автовокзалу мимо Кремля и отделения полиции, перед которым сидят двое - полицейский в форме и помятый мужичок с хитрым взглядом. Полицейский просит у соседа сигарету, прикуривает. Вот ведь штука странная, знают друг друга с детства, друг у друга сигареты стреляют, может, если припрёт деньги занять могут, а в случае чего тот, что в форме, должен власть ко второму употребить, словно палкой тупой в живот ткнуть, потому что по-другому никак.

На автовокзале тихо. Никого. До автобуса пятнадцать минут, десять, пять. Только одинокий пёс на перроне, увлечённо вылизывающий себя от скуки.

Подхожу к кассе.

- Скажите, а автобус до Владимира когда будет?

- В одиннадцать часов.

- А тот, что в девять-пятнадцать?

- А его же отменили. Он сломался, вы не знали?

- Нет, а откуда?

- Ну как... все знают же.

Еду на во Владимир на такси, подбирающем по попутным деревням не знавших, как и я.